Так исторически сложилось на Руси, что задачу развития системы образования ставило перед собой государство российское, причем не только светского образования, но и церковного. Об этой парадоксальности русской истории подробно писал П.Н. Милюков в своих знаменитых «Очерках по истории русской культуры». Дело в том, что в рамках западной культурной традиции вся система образования, и церковного и светского, долгое время создавалась и находилась под особым церковным покровительством. Более того, понадобилась целая секуляризационная эпоха отвоевания государством этой привилегии церкви. Но и после известного разграничения функций светского и церковного в общей системе образования церковное влияние оставалось заметным.

В России это влияние также имело место, хотя оно в значительной мере было опосредовано самодержавным государством, бравшим на себя функции светского церковного влияния. В современной науке это получило наименование идеократии, как разновидности или неявной формы теократии. В советское время эта модель вновь сработала, с той лишь разницей, что функцию церкви и самодержавного государства взяла на себя партийная иерархия и советская власть. В нашу постсоветскую эпоху вновь встал вопрос: является ли идеократическая форма правления родовым признаком российской цивилизации или мы движемся в направлении универсализации и демократизации наших традиционных культурных форм? Впрочем, и в том, и в другом случае центральным оказывается вопрос о статусе церкви в государстве, в обществе, в культуре и, в частности, в образовании. Действительно ли мы должны возвращаться в количественном и качественном отношении к дореволюционному уровню, беря его за образец? Или мы обязаны признать, что культурно-исторический процесс несет в себе элементы необратимой эволюции и всякое возвращение в исходную точку происходит по спирали, а значит с приращением некоего нового качества, которого не было в прошлом, но которое есть теперь и будет всегда в силу известной онтологии бифуркации?

Совершенно очевидно, что первая точка зрения контрпродуктивна и едва ли вписывается в каноны здравого консерватизма, нужда в котором осознается сегодня, после эйфории радикально-либерального погрома, достаточно широко. Однако мало кто знает, как реализовать его на деле, не впадая в крайности нового революционизма, на этот раз консервативного толка, в духе так называемой «консервативной революции».

Первоочередными представляются следующие принципы-положения: 1) безусловное сохранения светского характера российского государства, поскольку в этом залог его цивилизационной мобильности и многосложности, сохранения целостности и «единства в многообразии»; 2) разработка государственной идеологии, которая в неявной форме представляет глубинную православную культурную традицию России, несет в себе идею светского православия на новом постреформационном этапе ее развития, вбирающем в себя положительные достижения советской науки, культуры и образования.

Главным препятствие на этом пути является отсутствие развитых форм посредничества между церковью и обществом, государством, культурой, таких форм, которые действовали бы автономно и ненавязчиво, но вполне авторитетно и в глазах церкви и в глазах общества. Гуманистические принципы культурно-исторического развития требуют создания все более развитых форм диалогового режима и ценностного равновесия в обществе и культуре.

Гуманистическая альтернатива современной России продиктована новейшими требованиями гармонизации общественных отношений и сознания людей на качественно новом уровне культурно-исторической эволюции. На смену старой доминанте позитивной религиозности или идеологического диктата государства приходит доминанта светской культуры гражданского общества. Отсюда вытекает историческая миссия светского гуманизма как мировоззренческой основы современных межкультурных коммуникаций. Именно светский гуманизм способен организовать полноценный диалог между основными видами современного мировоззрения  и гуманизма – религиозным, либеральным и социальным. А для этого и сам религиозный гуманизм должен приложить усилия для развития своих светских форм и  прежде всего в сфере философии, искусства и светской морали.

Наивно полагать, что светский гуманизм и светская культура размывают параметры национальной и культурной идентичности. Это равносильно отрицанию русской музыки, живописи, литературы, русской науки и русской философии.

Гуманизм – это и есть исключительное чувство меры, гениальная в своей простоте и непостижимости точка абсолютного равновесия между мыслью и предметом мысли, между идеей и ее воплощением. Это та форма образования, которая дается самой жизнью, ее непосредственным человеческим опытом. Но и вся так называемая большая система общественного образования строится на этом экзистенциальном фундаменте.

Именно светские формы культуры устремляют творческий потенциал человека в практическую бесконечность творчества, действительного Творения, а не ожидания Нового мира – будь то в виде философских систем, художественных произведений, научных открытий, общественного и технического прогресса.

Следовательно, светский гуманизм – это и есть критерий зрелости личности и общества. Он воплощает в себе способность созидания, свободного нравственного и интеллектуального развития, реальную устремленность в будущее. Светский гуманизм любую идею, склонную к религиозному обособлению и самовозвышению, кладет на ладонь рядом с другой такой же идеей и тем самым уравнивает их, высвечивая их взаимную относительность. Множественность и равенство, поиск устойчивого равновесия во множестве, и образует фундаментальные принципы единства и цельности светского гуманизма. За этой универсальностью и множественностью скрывается действительный стержень нравственного начала в человеке, которое уже не нуждается в каком-либо внешнем авторитете, потому что оно и есть этот авторитет.

Всё это имеет прямое отношение к России, которая прокладывает свой самобытный путь восхождения потоков человечества к истине бытия. Вот почему у нас есть все основания утверждать: Россия в своем историческом развитии в качестве самобытной цивилизации вступает в полосу своего расцвета и зрелости, когда чувство меры и внутреннего равновесия начинает превалировать над склонностью к увлечениям и опрометчивым поступкам, когда равновзвешенность основных идей современности предваряет и упреждает всякую склонность к их доминированию.

Патриотизм сегодня – это вера в творческий потенциал российской цивилизации, слишком молодой, чтобы думать о своем конце и исходе, но именно в силу своей молодости, так остро ощущающей хрупкость нашего бытия. Способность консолидироваться вокруг ценностей и целей светского гуманизма и выступает залогом ее витальной силы и готовности преодолеть кризис, восприняв его как необходимый момент роста. Однако история культур и цивилизаций еще не знала ни одной разновидности светского гуманизма, который бы не опирался на силу и мощь национальной духовной традиции. Авторитет церкви в этом вопросе существенен, но не единственен. Важно, чтобы сама эта духовная традиция не противопоставляла себя светской культуре и светскому гуманизму, а гармонично их дополняла в полном сознании того, что точка роста национального гения находится на острие культурно-исторического процесса в сфере науки, философии, искусства. Впрочем, охранительная функция культуры, возложенная на духовную традицию, выступает достаточным основанием для удовлетворения и высокого уровня самосознания в религиозной сфере. Более того, она также участвует в консолидации общества вокруг ценностей светской культуры, воспринимая аксиоматику мировоззренческой толерантности как нормы современной общественной жизни.

Широкое и осознанное овладение нормами светского гуманизма – это еще и залог нашего восхождения в мировой цивилизации на равноправной основе. При этом с особой остротой встает вопрос о нашей национальной, точнее цивилизационной идентичности. В традиционный перечень наших особенностей – православие, советизм, евразийство – сегодня входит и наш особый российский путь по овладению навыками светского гуманизма. Именно это дает возможность перехода от особенного и единичного к всеобщему и универсальному, причём, без отказа от нашей индивидуальности.